Весёлые улыбчивые серые глаза из-под очков смотрят на родную Кретовку открыто и доверчиво. Тем и счастлив Сорокин

Мы увидели его на лугу, пологий край которого спускался почти к самой дороге, отороченной густыми небольшими берёзками. Иван Сергеевич стоял, задрав голову и прикрыв от солнца глаза козырьком сдвинутой на лоб фуражки, прислушиваясь к немудрёным песням птиц. А высоко над лугом какие-то серенькие птички, трепеща крыльями, то стремительно взвиваясь вверх, то застывая, словно подвешенные на нитке, старались безыскусным пением воздать в меру своих сил хвалу лету и человеческому труду.

Небо на востоке едва заалело, когда мы добрались до деревни Кретовка. Оставив машину на дороге, мы осторожно постучали в окно добротного дома.

- Кого надобно? - спросил за стеной глуховатый женский голос.

- Ивана Сергеевича Сорокина. Фермера!

Минут через десять протяжно скрипнула калитка, и на улицу вышла женщина, и мы успели заметить, что она не лишена была обаяния. Чуть смугловатое (как позже уже узнали, родом она из далёкого Коми-Буряткого края), обветренное на солнце и ветру, продымлённое жаром деревенской печи лицо украшали внимательные, большие, серо-зелёные глаза, обрамлённые пушистыми ресницами. Открытая, ясная улыбка обнажала белые ровные зубы. Фигура всё ещё оставалась стройной и статной. Окинув нас ясным взглядом, женщина спросила:

-Зачем вам мой муж понадобился? Да, я жена Ивана Сергеевича. А звать меня Татьяна Пегасьевна…

- Как- то по весне мы уговорились встретиться. Разговор у нас к нему есть, - ответил я за всю нашу команду.

- А он ещё спозаранку ушёл на луг косить. Отсюда не очень далеко. Вам надо чуть проехать по дороге и налево, за леском, вы его найдёте. Думаю, что и без меня справитесь.

Пока мы добирались по дороге до указанного места, взошло солнце. Большое, горячее, оно вмиг затопило лучами луга и поля, предвещая жару. Небо стало пепельным. В нём не было видно даже ласточек. Лишь на большой высоте носились с тревожным писком стрижи. Да в стороне над полем кружил, выискивая добычу, коршун.

И вот, когда птичка высоко- высоко в небе умолкла и ринулась камнем на землю, Иван Сергеевич повернулся к только что проснувшемуся чуть в сторонке от луга, залитому солнцем ручейку. Мы тотчас с ним встретились взглядом.

Широко раскинув руки, он торопливо шагнул к нам навстречу.

- Раз птички распевают, значит, быть хорошей погоде, - заговорил Иван Сергеевич.

-Ох, как нужна ясная, сухая погода! Еле успел, только вчера последние вязанки сена прибрал- заготовил семь тонн прекрасного корма. Как-никак двух коров, телёнка и двухгодовалого быка держим с супругой. Зима- то долга, каждый клочок сена в дело пойдёт. Потом останется подбить отаву, которая тоже пригодится, лишней не будет.

При этом Иван Сергеевич пристально посмотрел на небо. А солнце уже стояло высоко и, плавя жёлтые, прямые лучи, щедро освещало верхушки берёз и их стволы, проникая на скошенную ещё с раннего утра фермером траву, тем самым помогая Сорокину поскорее её просушить. Пепельно -голубое небо выглядело над леском и лугом безмятежным.

Иван Сергеевич посмотрел на меня. Видно было, он хотел сказать мне что-то ещё, но в это время его механическая косилка (как потом выяснилось, Сорокин сам её кое из чего собрал, и она вот уже более двух десятков лет исправно ему служит. Кстати, Иван Сергеевич всё в своём доме делает своими руками, отчего его в деревне называют "Наш Кулибин") заглохла, он пошёл к ней. А я только теперь мог как следует рассмотреть его. Был он всё также высок и красив той особенной красотой, которая выпадает в старости на долю немногих. Весёлые улыбчивые серые глаза из- под очков смотрели на мир открыто и доверчиво. Он стал, может быть, лишь несколько шире в плечах и погрузнел. Как-никак почти два десятка лет спускался на девятьсот метров под землю - шахтёром работал на шахте "Южная" в Воркуте, а труд шахтёра - не из самых лёгких. Вышел на пенсию в далёком 1991-м году, вернулся в родную деревню Кретовку, где когда- то родился. С тех пор и живут с женой, тремя детьми да двумя зятьями под одной крышей тихо и мирно. На месте старой хатки поднялся обширный и добротный дом. В хозяйстве во всём порядок, свидетельствующий о достатке. А главное, - между всеми членами этой большой семьи сложился тот неприметный для глаза характер отношений, который скрепляет людские сердца и души навсегда. Одет он был по-летнему: в рубашке, а на ногах - высокие резиновые сапоги. Как нам объяснил сам Иван Сергеевич, ещё нет -нет да встречаются змеи; сапоги служат хорошей защитой от них. Но лицо, лицо! Мне показалось, что щедрое на краски солнца лето, скользнув лучом по лицу Сорокина, окрасило его в цвет густого загара. Заметив, что его пристально рассматривают, Иван Сергеевич отошёл от косилки, опять подошёл к нам и заговорил:

-Вас, должно быть, интересует, как живётся и работается современному фермеру в глухой деревушке? Что правда - то правда, всякое бывает, трудностей хватает, но я с детства уже привык: в семье -то нас было одиннадцать детей, так что я никогда не гнушался никакой работы. И всякое дело исполнял с усердием, которое обязательно было не напускным, а идущим от моего характера, от натуры, если хотите. Я не люблю никакого бездействия, всегда презирал тугодумов, нытиков, но уважаю людей, скорых на руку и на слово. Временами, как порой мне говорит жена, бываю резковатый, но всегда справедливый.

Наверное, эти черты характера и приглянулись однажды сельчанам, когда Сорокина избрали депутатом от деревень Буды, Кретовки и Колчино. Вот как на этот счёт говорит сам Иван Сергеевич:

-В своей депутатской деятельности я прежде всего опирался на мудрую осмотрительность и разумную оглядку на вчерашний опыт…

А вот житель Колчина Михаил Александрович Панин очень красноречиво отозвался о сельском депутате Сорокине:

- Из самой гущи народа наш Иван Сергеевич. В самой гуще жизни. Он и есть народ. Он есть власть. Народная власть. Ни в чём не отказывал, всем и во всём старался помочь. И когда он только успевал? Ведь такое большое подсобное хозяйство держит, поди-ка 50 соток земли имеет. И везде надо ему было успеть…

- Что вам ещё рассказать? Особо интересного в моей жизни не бывает. Одни крестьянские будни, - слышим рассказ Ивана Сергеевича.- Известно, что коров надо накормить, напоить. Всё приходится готовить в печи, а для этого нужны дрова. Значит, дров в хозяйстве требуется немало, да и баньку протопить. Излишки молока местные жители разбирают, да и у самого семья большая, прокормить её нужно. Но я привык, день -деньской на ногах и только поздно вечером до постели доберёшься и сразу проваливаешься; сон всегда крепким бывает. А утречком рано всё по-новому начинается. И так каждый день с женой хлопочем. Про неё, то есть про свою жену, я бы так сказал: мы ведь с ней как монета: взял бы одну сторону, да нельзя её взять без другой стороны. Так вот и живём!..

- Как я со своей женушкой, Танюшкой, познакомился?- вдруг неожиданно для нас заговорил Иван Сергеевич. Просто получилось. После армии я на шахту подался, уголь добывал. И вот однажды в нашем посёлке в небольшом магазинчике (не помню уже, зачем- то зашёл туда) девушку повстречал. И вдруг взглянула она на меня такими светлыми ясными глазами, что сердце упало. Никогда таких глаз не видел. Заметили?

- Верно, - согласился я. - Будто небо весеннее.

- Вот-вот. И речь такая приветливая…И не поверите, не заметил даже, как более сорока лет вместе живём. Трое детей у нас: сын и две дочери. Четверо внуков. И если бы не она, чтобы я без неё делал. Она у меня во всём главная. Во всём у нас согласие. Самые лучшие на свете глаза улыбаются мне…

Так вот и живут двое счастливых людей в деревне Кретовка. А над ними всё звенят в вышине, то удаляясь, то совсем где-то близко, трели жаворонков, одним краем касаясь их, а другим- ласкового солнца, отороченного ясным венцом лучей. И кто, посмотрев на эту пару в деревне, скажет, что много надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым? Дайте ему на стол добрый, как солнце, хлеб, любимую работу в руки и любовь в сердце - и он не понурой тенью, а во всю ширь своих плеч пойдёт по земле.

-Не часто, но случается, что самому приходится доить коров. Ничего, справляюсь. Раз в деревне живёшь, всему приходится научиться, любое дело, да если ещё с радостью его выполняешь, получится как надо, - слышу голос Ивана Сергеевича.

Признаюсь честно, коров доить умею, наверное, точнее будет сказать, когда- то хорошо умел, лет пятьдесят с тех пор минуло. В семье у нас всегда была корова. Да и как жить в деревне без коровы- кормилицы; в каждом доме она была. Больше всего я запомнил нашу последнюю корову, красавицу трехцветную… Звали её Зорькой.

Так вот однажды тяжело заболела мать, и корову пришлось доить нам со старшим братом. Позже, когда он уехал учиться в военное училище, Зорька и вовсе перешла в одни мои руки.

А начиналось всё не так просто. Помню, Зорька поначалу ни в какую не хотела отдавать молоко в подойник. Случалось, по нескольку раз мой подойник летел в сторону. Зорька отбрасывала его ногой. Что я только не делал, но так повторялось изо дня в день. Бывало, приходилось на всякие ухищрения идти. Не раз уговаривал:

" Давай, моя хорошая, Зоренька, постой хоть чуть-чуть смирно!"- с теплотой в голосе повторял. А то всё краюшкой хлеба, посыпанной солью, угощал её. Да она не всегда хотела его есть. Вертела головой, отказывалась от моего угощения, как потом позже выяснилось - самого её любимого лакомства. Перед тем как начать доить, делал лёгкий массаж её тугого вымени. Каждый сосок мыл тёплой водой, затем быстренько, но точными движениями насухо вытирал полотенцем. А потом обязательно смазывал вазелином коровке соски, чтобы закрылся молочный канал, и в него не попала никакая инфекция. И говорил Зорьке спасибо за молоко…Но это было всё потом, гораздо позже…

А вначале... Мне пришлось долго помучаться, чтобы ко мне привыкла Зорька, доверилась, полюбила.

Мать всё болела, а я продолжал вести всяческие уговоры со своей коровушкой. Однажды ранёхонько утром, перед тем как отправить свою Зорьку пастись в стадо, пришёл, как всегда, с подойником и краюшкой хлеба подоить. Подошёл к Зорьке (глаза мои были полны слёз, ведь тогда я про себя решил, что это - в последний раз, и пусть решает отец, что дальше делать с коровой), а она, видимо, своим коровьим умом до всего дошла сама. И перед тем, как взять из моих рук кусок хлеба, лизнула меня в лицо своим шершавым горячим языком и так выразительно посмотрела на меня своими большими глазами, что я понял, отныне мы со своей Зорькой друзья.

Так всё и вышло. Сколько ещё времени пришлось Зорьку доить, уже не помню. Скажу, долго, очень долго… Зорька так ко мне привязалась, что стоило мне лишь появиться летом на выгоне, куда коров пригоняли на обед, чтобы подоить, она бежала навстречу ко мне сломя голову. Съедала краюшку хлеба, при этом обязательно не забывала лизнуть своим языком в лицо. Женщины нашего села ещё судачили: " Надо же, как корова к парню привязалась. Словно человек, все понимает. Такого, наверное, в жизни не бывает…"

Бывает, ещё как бывает! Если бы можно было всё вернуть назад, я бы сказал своей наидобрейшей Зорьке, что тогда у нас с ней сошлись души, чудо и любовь. Без которых молока не бывает. Тем более парного…

Постепенно мать начала поправляться, но мне ещё долго приходилось ухаживать за Зорькой. И когда уходил в армию, скучал по своей доброй, самой лучшей на свете коровушке. И уж потом, когда я насовсем, так получилось - навсегда, уехал учиться в Горький (сегодня - Нижний Новгород), я расстался со своей Зорькой…

Но это уже была совсем другая жизнь и другие истории...

******

Он подал руку, прощаясь. Ладонь широкая, мозолистая. А глаза лучистые, будто светлоты у своей жёнушки, Танюшки, занял. Или от неба, что в деревне яснее.

А над лугом и домом Сорокиных, в котором мы побывали, опять голубело безмятежное небо. Мы смотрели на Ивана Сергеевича и Татьяну Пегасьевну и от всей души радовались их большому счастью и взаимному пониманию. А ещё - этой незабываемой встрече и знакомству в Кретовке с замечательным человеком, "шахтёром" земли, который день -деньской добывает такой нелёгкий хлеб на родной людиновской земле.

Клянёмся вам хлебом да солью. Дороже всего человеку - хлеб, соль и честь. Народная мудрость